Русский
Журнал /
Круг чтения / |
"У
современной
молодежи
установка
на плохой
перевод..." Топоров
Виктор
Леонидович (1946 г.) - переводчик
с
английского,
немецкого.
Издал авторские
книги
переводов У.Х.Одена, С.Платт,
Г.Бенна.
Также
известен
как
переводчик
поэм и лирики
Байрона,
Уайльда,
Гете, Рильке,
немецких экспрессионистов
ХХ века,
нидерландских
классиков
"золотого" XVII
века (прежде
всего Г.А.Бредеро).
Много
переводил и
прозу -
"Страж" Маклина,
"Седьмой
Лимузин" Стэнвуда
и т.д. Русский
Журнал: Ваши
родители
имели
отношение к
литературе? Виктор
Топоров: Нет. Все мои
предки были
юристами,
адвокатами -
отец, мать,
дед, прадед.
Дед одно
время был
судьей... В
семье
считали, что
у меня
прокурорские
способности. РЖ: Но вы
хотели быть
переводчиком?
ВТ: Да, я очень
рано это
осознал. Я
писал стихи,
но понимал,
что их никто
не будет
печатать; занимался
филологией,
но, с одной
стороны, академическая
наука мне
претит, а с
другой, при
моем характере,
мне в ней
ничего не
светит. На
стыке двух
этих
довольно
успешных
занятий естественным
оказался
поэтический
перевод.
Посоветовал
мне этим
заниматься,
наряду с
прочими,
Бродский. РЖ: К этому
времени вы что-то
уже
перевели? ВТ: Нет,
Бродский
прочитал
мои стихи. Занятия
переводом
стали моим
сознательным
решением, я
не
чувствовал
себя
ущемленным. РЖ: Где вы
учились? ВТ: Я закончил
филологический
факультет
Ленинградского
университета. РЖ: С какого
времени, после
какой
работы, вы
ощутили
себя
переводчиком-профессионалом? ВТ: В 18 лет я
сравнил
свои первые
переводы с
уже существующими
и ошибочно
решил, что
мои намного
лучше. РЖ: Что это
были за
переводы? ВТ: Переводы
Рильке, Грифиуса.
Тогда я не
сопоставлял
свои
переводы с
конкретными,
может, за
исключением
работ Т.Я.Сильман,
просто
сравнивал с
работами
других
переводчиков. Но уже
к 25-27 годам я
переводил
на уровне
высшей лиги,
к этому
времени я
стал
профессиональным
переводчиком. РЖ: Кто,
по-вашему,
сейчас входит
в высшую
переводческую
лигу? ВТ: Никто.
Сейчас в
переводе
нет
иерархических
структур,
какими
раньше были
центральные
издательства,
секции
перевода
при Союзе писателей,
редколлегия
"Мастерства
перевода",
которые
вели почти
единую
политику. Тогда
каждый из
нас был в
разном
положении
по
отношению к этой
системе -
лидером, как В.В.Левик
или
Л.В.Гинзбург,
или внутрипереводческим
диссидентом,
как Е.В.Витковский,
я, в какой-то
мере А.И.Эппель,
- но была
единая
шкала. Также
помимо
иерархии
важен
момент
общественного
интереса,
который
позволяет
говорить о
том, кто
лучше, кто
хуже. Сейчас
это бессмысленно. РЖ: Переводя
ту или иную
книгу, вы не
задумываетесь
над тем,
будет ли она
прочитана? ВТ: Когда я
перевожу
стихи или
серьезную
прозу, я
думаю
только о том,
чтобы оказаться
на высоте
творческой
задачи, которую
себе ставлю.
Других
оценок у
меня нет.
Если же это
ремесленный
заказ, то
стараюсь,
чтобы
перевод был
нормальный,
не более того.
Спрос меня
не волнует,
это скорее
вопрос ко
мне как к
издателю:
думаю ли я об
этом,
заказывая
перевод
тому или
иному
человеку.
Прикинуть
свой риск -
задача
издателя. РЖ: Вас не
тревожит то,
что сейчас
непонятно,
кто читает
книги и
читают ли
вообще, не
говоря уже о
переводе?
Раньше было
дурным
тоном не
прочитать
перевод
новый книги,
а сейчас нет
общественного
отклика на
самые замечательные
переводы. ВТ: Широкого
отклика на
переводы не
было никогда.
Многим
понравился
один
перевод
Голышева и
его
превратили
в классика.
Сейчас, в рамках
Московской
книжной
ярмарки,
состоялся
круглый
стол, посвященный
проблемам
современного
перевода.
Там
присутствовал
очень
талантливый
переводчик
старой
закваски
В.П.Голышев и
его
малоизвестный,
но сейчас
активно
работающий
коллега В.О.Бабков.
На сегодня Бабков
переводит
лучше
Голышева.
Может, слава
Богу, что никто
этого не
знает. РЖ: Какая(-ие)
из своих
переводческих
работ вам
нравится
больше
всего? ВТ: Это
непростой
вопрос. Есть
переводы, в
которых мое
переводческое
мастерство,
как я его
понимаю, зафисиксировано
в наивысшей
степени,
таких работ
довольно много...
Это "Лара",
ранний
перевод из
Байрона,
"Баллада Редингской
тюрьмы"
Уайльда,
стихи Гете. А есть
стихи,
пропущенные
сквозь
собственное
сознание,
которые я
перевел
вместо того,
чтобы
написать
собственные.
Они мне очень
дороги. Это
переводы из
Готфрида Бенна,
Пауля Целана, Уистена Хью Одена,
голландца Люсеберта,
которого я
на три
четверти
выдумал. В
отношении
этих работ
профессиональная
оценка
колеблется
от
"блестящего
успеха" до "полного
провала". РЖ: Для вас
важно то, что
говорят о
ваших
переводах? ВТ: Я слушаю
эти оценки,
но они для
меня не
важны. Даже
когда эти
суждения
имели
практическое
значение,
они всегда
сводились к
набору априорных
установок
высказывающегося
или к набору
его
собственных
предубеждений. Открывая
рецензию и
зная
фамилию
автора и место
публикации,
я с большой
долей
вероятности
могу
предсказать
ее
содержание.
Я знаю, кто и
за что будет
меня
хвалить, а
кто и за что
ругать. РЖ: Профессиональные
оценки
неинтересны
вам своей
предсказуемостью? ВТ: Во-первых,
предсказуемостью,
а во-вторых, я с
годами
выработал
абсолютную
эмоциональную
независимость
от этих
суждений. То,
что мои
работы
хвалят и
ругают, - это
нормально, но
каждый
отдельный
отзыв не
вызывает у
меня
эмоциональной
оценки. Иногда
бывают
особенно
гадкие вещи,
связанные
не с оценкой,
а с
передергиваниями.
В таком
случае - я
по-своему
наказываю
этих людей. РЖ: Какими
своими
переводами
вы
недовольны? ВТ: По самому
высокому
счету я
недоволен
своими
переводами
из Рильке.
Моя
жизненная
философия -
максимализм,
но не перфекционизм.
Для того чтобы
в переводах
была та же
натуральная
структура,
что и у
оригинальных
стихов, я
часто не
доделываю
переводы,
сознательно
оставляю
описки -
иначе
возникает
ощущение
чрезмерной
зализанности.
А Рильке в
отличие от
меня был перфекционистом,
сейчас
сучки и задоринки
в моих
переводах
Рильке мне
уже не нравятся. По
большому
счету не все
получилось
в переводах
великого
английского
поэта
Уильяма
Блейка. Я
легко и
блестяще
взялся за
перевод его
поэзии,
много
перевел,
среди этих
работ есть
удачи и
неудачи, но
спустя
несколько
десятилетий
к этой
работе я стал
равнодушен. Также я
недоволен
большим
объемом
своих ремесленных
переводов,
хотя там
попадались
жемчужины. РЖ: Бывало ли
такое, что вы
брались за
перевод, но
по каким-то
причинам
его бросали?
Или что-то не
получалось,
или
появлялась
более
интересная
работа... ВТ: Такового
не было. Я
очень
ответственный
человек. РЖ: Может, вы
сами
захотели
что-то
перевести,
но потом в
этом
произведении
разочаровались... ВТ: Нет, я не
разочаровывался.
Бывало, я не
мог найти к
поэту ключ,
хотя таких
случаев
мало. Такое
произошло,
например, в
случае с
переводом
стихов Эзры
Паунда. Я
перевел и
даже
напечатал
несколько
его стихотворений,
но у меня
ощущение,
что эта работа
не
получилась. РЖ: Возвращаетесь
ли вы к своим
старым
переводам,
редактируете? ВТ: По-разному. РЖ: А в случае
переиздания? ВТ: Если
присылают
договор на
переиздание,
я его
подписываю,
прошу
больше
денег и не
вглядываюсь
в текст до
переиздания.
Если же просят
прислать
тексты, то
когда
перепечатываю
тексты со
своих
старых бумаг,
я в них что-то
попутно
исправляю. С
годами
замечаешь
то, чего не
видел
раньше. РЖ: Как,
по-вашему,
переводческая
манера В.Л.Топорова
с годами -
меняется? ВТ: Нет, не
меняется. У
переводческой
манеры 2 признака
-
разнообразие
творческих
приемов,
которыми
переводчик
владеет или
которые он
сам изобрел,
и
совершенство
владения
каждым из
них. Все свои
творческие
приемы я
изобрел в
период моих
активных
занятий
переводом, то
есть с 23-35 лет.
Сейчас я
только могу
возвращаться
к ним, новых я
уже не ищу и
едва ли
смогу найти.
Что
касается
совершенствования,
я не иду по
пути
дальнейшего
развития,
потому что я
максималист,
а не перфекционист.
Я
остановился
на тех 90%,
которые мне
нравятся. РЖ: Как дальше,
по-вашему,
будет
развиваться
отечественный
художественный
перевод? ВТ: Люди
книжных
цивилизаций
живут в
сужающемся
пространстве:
уходит
общественный
интерес,
переводом
занимаются
все более
маргинальные
личности,
которые
обучают еще
больших
маргиналов,
книжную
цивилизацию
вытесняют
другие
формы
досуга. У
этого явления
философские,
общественные,
финансовые
и другие
обоснования.
У нас
повторится
западная
ситуация,
когда число
читателей серьезной
художественной
литературы
сведется к 0,2 %.
По опросам в
России
сейчас
читают 7% - это
очень много. РЖ: Вы видите
более молодых
интересных
переводчиков? ВТ: Ко мне
приходит
25-летний
парень -
хочет что-то
перевести, я
даю ему на
пробу
перевести
отрывок, он
неплохо
переводит,
после чего я
заказываю
ему перевод
всего
произведения,
с чем он
хорошо
справляется.
Но
неизвестно,
станет ли он
переводчиком... РЖ: А что
касается
работающих
переводчиков? ВТ: Когда
существовала
иерархия и
интерес к переводу,
к 40 годам
переводчики
были уже крепкими,
яркими
мастерами.
Тогда было
много интересных
переводчиков.
Например,
когда Осия
Сорока читал
свой новый
перевод, в
малом зале
ЦДЛ не было
свободного
места...
Причем
приходили
не только
его друзья,
но и мастера
перевода. Какой
переводчик
соберет
сейчас
малый зал ЦДЛ?.. Главное
наслаждение
переводчика
- радость
углубленного
чтения,
своеобразный
половой акт
с
понравившемся
текстом.
Чтение -
подобный
акт, но
перевод
куда более
интенсивный. РЖ: Кто
ваши
любимые
авторы? Кого
перечитываете? ВТ:
Последнее
время
никого не
перечитываю.
Сейчас я
откладываю
книгу с
мыслью, что, к
сожалению, я
уже никогда
ее не
перечитаю. РЖ: В своем
издательстве
"Лимбус
пресс" вы
печатаете
своих
любимых
авторов? ВТ: Зачем? Моя
цель
издавать
авторов,
которые достойны
любви, но ее
не получили.
Моя цель - восстановление
справедливости,
воздать тем,
кому не
воздано, и
плохо воздать
тем, кому
воздано
чрезмерно
хорошо. Но последнее
- это уже мой
долг как
литературного
критика. РЖ: Читаете ли
вы
переводную
литературу? ВТ: Только по
обязанности. РЖ: Чьи
переводы и
каких
произведений
понравились
вам в
последнее
время? ВТ: Помимо тех, кого
я знаю и ценю,
мое
внимание
привлекли работы
Бабкова.
Я прочитал
его перевод
"Крутые
парни не танцуют"
Нормана Мейлера,
вначале в
рукописи,
потом в
журнале
"Иностранная
литература".
Я сам
переводил
"Американскую
мечту" Мейлера.
Потом я
прочитал
еще несколько
его
переводов -
это очень
качественные
и
современные
работы. В них
нет того, что
было у
старшего
поколения,
условно
говоря,
"школы
Голышева", -
некоторой засиропленности. Несколько
лет назад
понравился
перевод романа
"Волхв",
сделанный
Борисом Кузьминским. Мне
нравятся
переводы
моей
ученицы
Анастасии
Миролюбовой.
Она
переводит с
нескольких
языков, но по
преимуществу
с испанского.
Сейчас для "Лимбус
пресс" она
переводит с
английского
роман Салмана
Рушди
"Дитя
полуночи". Во все
времена
было
актуально выражение:
"Лучше
читать
хорошую
книгу в плохом
переводе,
чем плохую - в
хорошем". По
отношению к
стихам оно
неверно, но
правильно
применительно
к прозе. В
последнее
время оно
особенно
верно, ведь
замечательные
книги у нас
издают, не
дожидаясь
хорошего
переводчика. Сейчас
у
продвинутой
читающей
молодежи установка
на плохой
перевод,
сквозь
неуклюжий
перевод она
хочет
увидеть
оригинальное
авторское
решение,
домыслить,
превратить
книгу в
интерактивное
чтение. Этой
аудитории
неинтересно
получать
готовую
переводческую
версию,
сквозь
которую не
пробиться к
автору. Эту
задачу
плохие
переводчики
выполняют
невольно, а
хорошие с
ней борются. Может
быть, эта
борьба
немного анахронистична... РЖ: Чем,
по-вашему,
современная
переводческая
манера
отличается
от перевода 20-летней
давности? ВТ: Прежде
всего -
отсутствием
идеологических
и моральных
купюр.
Сейчас не
надо
прибегать к
эзопову
языку;
наоборот,
современный
переводчик
усиливает
подобные
моменты. Слова
из четырех
букв
непременно
переводит матом,
хотя это
совсем не обязательно. Также
для
современного
переводчика
чрезвычайно
характерно
употребление
сленга, полупереведенных
слов, по
преимуществу
с
английского. Помню,
как при
переводе
одного
романа я столкнулся
с проблемой -
там
говорилось
о предмете,
который я
никогда не
видел. Я
долго и
мучительно
описывал
этот предмет,
этот
отрывок
перевода
мне не нравилось.
Но тут ко мне
в гости в Переделкино
приехали
мои молодые
продвинутые
друзья, у
которых был
этот
предмет.
"Как это
называется?"
- спросил я. -
"Пейджер". РЖ: Вы согласны
с мнением,
что
начальные
страницы
перевода
слабее
остальной
работы? ВТ: Да, я
склонен так
думать.
Переводчик
сколько
угодно
может
возвращаться
к началу
работы и
делать швы,
но хотя бы
один узел да
останется. В
первой
фразе
перевода
может быть, к
примеру,
много
местоимения
"он": "Он
подошел к нему".
Если вы
убираете
одно из них,
разрушается
синтаксическая
конструкция
- а логические
связи еще не
работают.
Эта
технологическая
проблема
актуальна. Вчера
вечером я
отредактировал
5 листов повести
в переводе Ольги
Дробот.
На первой
странице я
сделал 20
исправлений,
на
следующих
5-ти примерно 5,
дальше по 1-2, а
целые
главки
вообще
остались
без
исправлений
- и не потому,
что я устал
или
обленился. Я не
слышал,
чтобы о
"провисании"
начала кто-то
говорили, но
это совершенно
очевидно. РЖ: Об этом в
интервью
говорил А.Я.Ливергант... ВТ: Он просто
хотел
объяснить,
почему все
его переводы
размером в пол-страницы.
(Шутка). Беседовала
Елена
Калашникова |